[someniceidiot]

15.04.2012 в 09:30

Пишет  Швеллер:

Будь у меня право голоса 2/?
Название: Будь у меня право голоса (1 и 2 часть)
Автор: agggron
Оригинал: If I Had A Voice
Переводчик: Швеллер и their-law
Бета: Nerfess
Категория: слэш
Жанр: романс
Пейринг: Агрон/Назир
Рейтинг: R
Размер: 4400 слов
Предупреждения: canonAU, ненормативная лексика, принуждение
Дисклеймер: Всех имеет ДеНайт.
Саммари: Празднество в доме Батиата сводит вместе одного из гладиаторов ланисты и раба почетного гостя.
Примечание: Фик в процессе написания (готово 8 частей), перевод в процессе перевода)))


1.

Дом Батиата оживлённо шумел. Повсюду сновали рабы: одни разносили блюда с экзотическими фруктами, мясом и сырами, другие – кувшины с изысканными винами, доставленными из самого Рима. Хозяева виллы не пожалели средств, чтобы устроить своим гостям незабываемое празднество.

Помимо богатого угощения, а также выступлений музыкантов и танцоров, они готовили для развлечения публики событие, обещающее стать главным этим вечером – то самое, ради которого всё и затевалось – демонстрацию гладиаторов лудуса Батиата. Они ожидали своего выхода, стоя без оков и доспехов в дальнем коридоре виллы, пока рабы втирали в кожу каждого из них дорогое, ароматное масло, которое придавало их телам удивительное сияние. Затем, чтобы показать гостям состоятельность дома, плечи и торсы бойцов покрыли тончайшим слоем позолоты. Даже при неярком освещении гладиаторы сияли, словно боги – и это было зрелище, достойное того, чтобы слухи об их неземной красоте разлетелись далеко за пределы города.

Конечно, большинство гостей явится взглянуть на чемпиона Капуи, потому Приносящий Дождь стоял среди остальных гладиаторов, спокойно ожидая начала празднества. Но не все отличались подобным терпением: Агрон вертелся, осматривал собственное тело, без конца касаясь пальцами позолоты на груди, и, наконец, пожаловался:

– Ебучие римляне жаждут зрелищ даже вне арены.

Его замечание вызвало у чемпиона усмешку:

– Ничто на свете не желанно им более вида крови. А на втором месте по предпочтениям у них гладиаторы – прирученные и выставленные на всеобщее обозрение.

Спартак повернулся к Агрону и, приподняв брови, добавил:

– Готовься к тому, что тебя будут трогать. Ощути эти последние прикосновения прежде, чем умрёшь на песке арены.

Германец улыбнулся. Вот уж чего с ним никогда не произойдет! До сих пор ему удавалось выжить: каждый выход на арену заканчивался победой и кровью соперника на его руках и мече, каждый поединок завершался беснованием толпы, орущей его имя и топающей ногами в одном ритме с его собственным сердцем. На арене он ощутил вкус славы и еще нескоро устанет от него, тем более что слава означала выживание – а в этом он, как оказалось, неплохо преуспел – так же, как и в искусстве убивать.

– Если они желают увидеть мою смерть, то будут сильно разочарованы, – произнес Агрон уверенным тоном, получив в ответ ещё одну усмешку от Спартака.

– Попридержите языки, – зазвучал дальше по коридору резкий голос наставника. – Не говорите ни слова. Замрите так, словно вы – статуи.

В немедленно наступившей тишине стали слышны шум голосов и звуки музыки, доносящиеся с виллы, что означало только одно: гости прибыли и праздник начался. Вскоре они расслышали громкий голос, объявивший о прибытии гладиаторов, что было встречено рукоплесканиями и заинтересованными возгласами толпы.

Гладиаторы прошли по коридорам, один за другим вошли в главный зал виллы, и среди гостей тут же воцарилась тишина. В ярком свете ламп позолота на их телах заблестела, и при каждом своем движении они мерцали, словно существа из иных миров. Все взгляды были обращены только на них, а затянувшееся молчание прервалось лишь, когда одна из гостий, словно придя в себя, вновь захлопала в ладони. Ее примеру последовали все остальные, и в зале вновь поднялся шум.

К гладиаторам подходило множество гостей, некоторые останавливались полюбоваться их телами. Как и предупреждал Спартак, к ним прикасались. Агрон был преисполнен решимости смотреть прямо перед собой и держать рот на замке, хотя это оказалось невероятно сложно, потому что не все прикосновения были так уж невинны. Некоторые дотрагивались до его живота и чувствительной кожи прямо над поясом сублигарии, однако это внимание его не возбуждало. Наоборот, ничто не вызывало в нем отвращение больше, чем изнеженные руки римлян, касающиеся его кожи. Но он помнил: одно движение этих рук – и он мог распрощаться с жизнью, ведь для них он был просто игрушкой, и не более того. В смерти на арене, по крайней мере, была слава и зрелище кровопролития – то, в чем он и его соплеменники знали толк, – здесь же все было иначе.

Вдоль выстроившихся в линию гладиаторов следовал римлянин – несомненно, это был весьма уважаемый гость, ведь его сопровождал сам Батиат. Они останавливались возле бойцов и обменивались парой слов о каждом из них. Когда в скором времени они добрались до Агрона, в глазах римлянина загорелся интерес, и осмотрев германца с головы до ног, он спросил:

– Это ведь одно из твоих недавних приобретений? Припоминаю его на арене. Он просто кровожадный зверь.

Батиат широко улыбнулся и похлопал мужчину по плечу:

– Очень перспективный гладиатор, уже несколько раз выходил на арену, и до сих пор не знал поражений.

Под взглядом римлянина Агрон чувствовал себя загнанным в клетку, так, словно угодил в западню. Он едва заметно пошевелился и сместил взгляд – но не на римлянина, который так тщательно его рассматривал, а на юношу, что стоял прямо за ним. Агрон посмотрел в его темные глаза, и их взгляды пересеклись на несколько секунд, прежде чем внимание гладиатора отвлёк следующий вопрос важного гостя:

– Откуда этот зверь родом?

Ланиста ловко поддержал интерес быстрым ответом:

– Германец. Из племени с земель к востоку от Рейна.

Агрон уже заметил, что Батиат и римлянин провели рядом с ним куда больше времени, чем с остальными гладиаторами. И его это не радовало. Он молился богам, чтобы всё поскорее закончилось, потому что под этим пронизывающим взглядом ему хотелось выпрыгнуть из собственной кожи. Особенно, когда в голосе римлянина отчётливо послышалась похоть:

– Этот дикарь – прекрасный образец.

Гость протянул руку и провёл по предплечью Агрона тыльной стороной ладони, собирая этим движением крохотные частички позолоты.

– Интересно, как часто гладиаторы утоляют желания своей плоти?

Агрону хотелось уйти от этого прикосновения, но он вспомнил слова наставника и заставил себя стоять смирно, словно статуя. Если бы только он был высечен из бесчувственного камня, тогда прикосновения римлянина были бы ему безразличны. Однако, похоже, этот человек имел неисчерпаемый запас вопросов, а Батиат, казалось, жил лишь для того, чтобы давать на них ответы.

– Когда есть повод для праздника, им позволена… – ланиста помолчал, пытаясь подобрать слово, – …милость в виде выпивки и общества женщин. – Увидев, что рука римлянина продолжает свой путь вдоль предплечья Агрона, он добавил, ловко удерживая внимание собеседника: – Или мужчин, по их предпочтению.

– Благородный Батиат, – обратился гость к ланисте, хотя его взгляд по-прежнему был прикован к Агрону, – я бы хотел увидеть его без одежды. – Он помолчал, и гладиатор краем глаза заметил, что римлянин улыбается. – Нагим, как и подобает дикарю.

Германец посмотрел на своего господина. Тот вернул ему взгляд и кивнул, что само по себе являлось прямым указанием выполнять пожелание гостя, однако, увидев, что Агрон не пошевелился, ланиста произнес приказ вслух:

– Сними свою сублигарию.

Это было сказано тоном, не терпящим возражений. Если бы даже Агрон имел наглость переспросить, что от него требуется, все равно в итоге пришлось бы подчиниться. Ему следовало выполнять волю своего господина, а в данный момент Батиат желал угодить этой римской скотине.

Сжав зубы, Агрон поднял руки, чтобы размотать ткань и позволить ей соскользнуть с бедер, но прежде, чем он успел это сделать, римлянин поднял ладонь:

– Погоди. – Пальцы его руки сделали подзывающее движение, и он скомандовал: – Тиберий, подойди сюда и раздень гладиатора.

Агрон нахмурился в легком замешательстве: «Тиберий? Кто такой…»

А затем он понял, кому был отдан приказ, и не смог поверить, что так быстро позабыл об этих темных глазах. Вероятно, он слишком отвлекся на то, что римлянин его лапал. Но теперь, когда Агрон вновь заглянул в эти глаза, то увидел, что они такие же темные, как кожа и волосы юноши. Отыскать таких в Риме или Германии было сложно, потому он решил, что раб – ошейник вокруг шеи это подтверждал – родом из далеких земель. Возможно, сириец.

Тиберий быстро вышел вперед, готовый исполнить волю своего господина. На какой-то момент гладиатору показалось, что взгляд раба метнулся в его сторону, будто прося разрешения, и Агрон с удивлением поймал себя на мысли, что, будь он вправе решать, то по собственной воле позволил бы юноше сделать, что ему было приказано. И все же было что-то трогательное в неуверенности, затаившейся в этих темных глазах.

Раб размотал сублигарию германца, она легко соскользнула с бедер, и Агрон остался обнаженным. Это было куда приятней, чем, если бы римлянин раздел его сам. Прикосновения юноши были нежней, в них не было ничего хищного, а, наоборот, чувствовалась теплота. Агрону следовало оставаться неподвижным, но он не смог удержаться и проследил за сирийцем, когда тот, сделав, что было велено, поспешил вернуться к своему господину. И теперь, когда вниманием римлянина полностью завладела обнажившаяся плоть, они с Тиберием могли обмениваться сколь угодно долгими взглядами.

Однако после недолгого молчания гость заговорил вновь. И каким он был требовательным. Каким жадным. Сколь многое хотел получить от Батиата и его гладиатора. При этом тон его голоса остался необычайно ровным, когда он просто, будто не прося ничего особенного, сказал:

– Я хочу посмотреть, как встает его член.

Агрон оторвал глаза от смуглого раба и, переведя взгляд на его хозяина, заметил, что они привлекли внимание некоторых гостей, даже слишком многих. Но Спартак его предупреждал: желание римлян видеть их прирученными с помощью невидимых оков рабства и вынужденных делать все, что прикажут, уступает лишь жажде гладиаторской крови, пролитой на песке арены.

– Тиберий, – вновь позвал римлянин, на этот раз обойдясь без каких-либо указаний: и так было очевидно, чего он хочет от сирийца.

Юноша вновь подошел к Агрону, и тот заметил, что щеки Тиберия зарделись, даже более того, он был уверен, что будь у него возможность к ним прикоснуться, он ощутил бы, что они пылают. Пришлось в который раз напомнить самому себе, что он – статуя, высеченная из мрамора, хотя и готовая в нужном месте стать живой плотью. Сириец стал рядом с гладиатором так, чтобы все желающие могли наблюдать за зрелищем, а Агрон, наконец, оторвав от него взгляд, уставился прямо перед собой, хотя это не избавило его от способности чувствовать. Прикосновения Тиберия остались такими же ласковыми и теплыми, какими он запомнил их с прошлого раза, хотя на этот раз германец ощутил его пальцы вовсе не там, где ожидал – они легко мазнули по низу живота, заставив мышцы напрячься, и в этот момент Агрон понял, что делает раб. На теле гладиатора все еще было ароматное масло, и Тиберий собирал его пальцами, которыми собирался ласкать его плоть.

Наконец рука Тиберия медленно опустилась ниже. Пальцы аккуратно обернулись вокруг члена Агрона и стали неспешно его поглаживать. Гладиатор не хотел подчиняться этому ритму, хотел заставить свое тело не отвечать на ласку, чтобы лишить римлянина желанного зрелища, но это было выше его сил. Тело напряглось, сердце бешено забилось, и кровь, как по заказу, устремилась к пробуждающейся плоти.

– Как быстро он твердеет, – послышался довольный голос римлянина, и собравшаяся публика согласно зашумела. – Тебе нравятся прикосновения моего раба?

Поначалу Агрон даже не понял, что обращаются к нему. Сквозь волны удовольствия, накрывавшие тело, слова казались ему слишком далекими, но когда все же достигли разума, его взгляд остановился на римлянине, а затем быстро метнулся к Батиату. Тот кивнул, и Агрон приоткрыл рот, чтобы ответить, но это оказалось совсем непросто, учитывая, что рука Тиберия не замедляла своих движений.

– Да, – наконец выдохнул он, и возненавидел правдивость своего ответа и саму мысль, что ему было так хорошо по милости римлянина.

– Если бы тебе позволили, – последовал новый вопрос, – ты бы хотел прикоснуться к нему? Ощутить вкус его губ?

Агрон вновь взглянул на Батиата и, получив в ответ еще один кивок, ответил:

– Да, – и кровь загрохотала в его висках.

А затем прозвучали слова, которых он одновременно ждал и боялся – и чего сильнее, так и не смог решить:

– Так сделай это.

Гладиатор посмотрел на Тиберия. Раб не поднял к нему взгляда и по-прежнему смотрел в одну точку – будто сквозь него. Тогда Агрон легко дотронулся кончиками пальцев до запястья юноши, затем прикосновение проследовало выше по руке – к предплечью, локтю и, наконец, к шее. Именно тогда он добился от Тиберия отклика на ласку: в момент, когда пальцы германца дотронулись до чувствительной кожи на шее, он заметил, что темные ресницы юноши дрогнули. Ладонь легла на шею Тиберия, мягко склоняя голову юноши набок, и лишь после того, как их взгляды встретились еще раз – теперь будто Агрон спрашивал разрешения – гладиатор наклонился и, сократив расстояние между ними, соединил их губы в поцелуе.

Поначалу ответа не последовало, они оба словно застыли. Затем Тиберий слегка пошевелил губами – это было малейшее, едва заметное движение, но его губы немного раскрылись, и это было все, чего ждал Агрон. Он устремился навстречу поцелую, углубил его, соединяя их языки. Его захлестнуло наслаждение, рука, сжимавшая его плоть, не останавливалась ни на секунду, он потерялся во вкусе чужих губ и почти забыл о том, что на них все смотрят. Агрон запустил пальцы в темные волосы Тиберия, ладонью обхватил его затылок и придерживал, пока они целовались. И, боги ему свидетели, что-то было между ними в тот момент. Нечто, помимо того, что их вынудили сделать. Что-то важнее физического контакта. В тот момент Агрон ощутил в своем сердце нечто такое, чего никогда там не бывало.

И чему никогда не бывать. Только не с этим рабом. Не с Тиберием, чья кожа была слишком темной для такого светлого римского имени.

Хотя Агрон разорвал их поцелуй, его губы все еще прижимались к губам раба. У германца вырвался дрожащий сорванный стон, служивший предупреждением, что он вскоре кончит, если Тиберий не замедлит своих движений. Гладиатор неосознанно толкался бедрами навстречу пальцам, плотно обернутым вокруг твердой плоти, но юноша прекрасно угадал его намек и, замедлив движения своей ладони, сжал член у самого основания, чтобы предотвратить скорую разрядку. Внезапно Агрон с удивлением почувствовал на своей спине нежное успокаивающее поглаживание – это Тиберий касался его второй рукой, призывая сдержаться, успокоиться и подождать, потому что их представление должно длиться столько, сколько того пожелают зрители.

По счастью, его мука длилась недолго.

– Можешь заканчивать, – сказал римлянин. Его голос был хриплым от возбуждения, но Агрон этого даже не услышал. То, что ему было дано разрешение кончить, он понял лишь по тому, что рука Тиберия вновь задвигалась быстрее. Ладонь на спине германца скользнула чуть ниже, затем вновь поднялась, на это раз проведя ногтями по скользкой коже. Агрон подумал о том, сколько всего они могли бы сделать друг с другом, не будь так ограничены: Тиберий – ошейником раба, а Агрон – клеймом на предплечье.

Гладиатор обхватил ладонями лицо Тиберия и прикоснулся к его губам в последнем отчаянном поцелуе, желая почувствовать как можно больше, прежде чем его отнимут. Агрон сладко стонал в этот поцелуй, прерывисто, тяжело вздыхая. Тихие звуки его удовольствия дано было слышать одному лишь Тиберию. Они предназначались для раба, а не для господина.

Агрон кончил, низко склонив голову и спрятав лицо у шеи юноши. Золотое тело гладиатора резко содрогалось от пережитого оргазма, и на это смотрели все, но удовольствия на его лице мог видеть и чувствовать один лишь Тиберий.

Вопреки желанию германца, раздавшиеся рукоплескания отвлекли его от юноши. Но прежде, чем они оторвались друг от друга окончательно, он позволил себе едва заметно скользнуть к губам раба в легком, целомудренном поцелуе, таком мягком, будто его и вовсе не было. Гладиатор медленно выпрямился, его грудь все еще тяжело вздымалась, и он пытался выровнять дыхание, с тоской понимая, как ему не хватает тепла Тиберия.

Римлянин смотрел на него с довольной улыбкой:

– Благородный Батиат, я под впечатлением.

Агрону было совершенно наплевать, понравилось гостю его господина представление или нет. Ему не хотелось играть эту роль, но в какой-то момент он совершенно забыл о том, что изначально и вовсе не хотел повиноваться. Забыл, благодаря Тиберию.

Еще один кивок ланисты, и Агрон наклонился, чтобы поднять сублигарию и вновь надеть ее. Если бы на полу перед ним не остались свидетельства его разрядки, можно было подумать, что абсолютно ничего не произошло. Хотя было еще кое-что, не дававшее позабыть о случившемся. Когда Батиат и римлянин отошли, Тиберий последовал за ними, и Агрон, проводив его взглядом, заметил, что на темной коже раба осталась позолота.

Юноша почти исчез из виду. Агрон не отрывал от него взгляда, но раб ни разу на него не посмотрел. Гладиатор осознал, что мысленно просит и даже умоляет: «Посмотри на меня, посмотри же. В последний раз».

Тиберий поднял голову. Сперва его взгляд блуждал по всему залу, но вскоре нашел того, кто так искал встречи с ним.

А потом исчез.



2.


В ушах Агрона звенело. От громкого пронзительного звука болела голова. Открыв глаза, он был мгновенно ослеплен висящим над головой солнцем, которое сразу заслонила тень. В тот же момент Агрон осознал, что эта тень была шипованной булавой, рассекающей воздух. Он быстро откатился в сторону и услышал приглушенный удар, с которым булава погрузилась в песок.
Вдруг Агрон вспомнил, где находится. Он ощущал во рту вкус крови, чувствовал кожаные ремни доспехов, врезающиеся в плоть, и вес меча, который сжимал в руке. Звон в ушах стихал, медленно исчезая, чтобы смениться ревом толпы. Когда к нему вернулись чувства, притупившиеся после удара, нанесенного другим гладиатором, с ними открылось и второе дыхание. Вены наполнились жаждой битвы, неистовством толпы и желанием победить. Желанием выжить.
Гладиатор, сражающийся с ним – нумидиец, который был выше его на локоть и размахивал своей булавой с пугающей силой, – поднял оружие с песка и замахнулся снова. Агрон поднял руку со щитом, чтобы опустить забрало, но с изумлением понял, что шлема на нем нет. Он обнаружил его на земле: должно быть, шлем слетел с головы во время удара. Теперь он остался совсем беззащитным и ни за что не выдержал бы удара, подобного тому, что свалил его с ног.
Зрители требовали крови. Агрон сплюнул на песок ту, что скопилась во рту, но этого было недостаточно. Толпа хотела видеть оторванные от тела конечности, хотела увидеть раздробленные кости и внутренности, вываливающиеся из вспоротого живота. Но не тело Агрона утащат сегодня с арены. Так он решил в тот миг, когда нумидиец бросился на него, рассекая воздух булавой. Германец поднял щит, встречая атаку, и если бы не повернул его под нужным углом, удар сломал бы ему руку. Вместо этого булава скользнула по щиту, не принеся вреда, и вследствие этого нумидиец открылся для клинка Агрона. Гладий сверкнул на солнце серебром и тут же обагрился кровью. Он рассек грудь нумидийца – глубоко, но не достаточно, чтобы убить, однако нанесенная рана не стала единственной. Агрон переместился, оказавшись у противника за спиной, и полоснул лезвием по его ноге. Нумидиец закричал и упал на колени.
В ответ толпа зашумела. Разгоряченный голосами зрителей, германец отбросил щит и поднял вверх обе руки, поощряя их ревущий призыв к насилию, к смерти. Он поднял меч, направив его на толпу, и стал описывать им круг, пока острие не нацелилось на коленопреклоненного нумидийца. Агрон начал медленно обходить его кругом, с каждым шагом сужая кольцо. И в такт его шагам толпа стала шепотом скандировать: «Агрон». Потом громче: «Агрон. Агрон! Агрон!!!»
Зрители начали реветь, взывая к убийству, умоляя о нем, и он готов был дать им желаемое. Встав позади нумидийца, Агрон занес меч и прижал острие к шее гладиатора, готовясь вонзить его. Руки напряглись, и он собрался с силами, но потом медленно, очень медленно нумидиец поднял руку, отбросив булаву в сторону. Два пальца поднялись вверх в знак поражения и мольбы о пощаде.
Толпа зашипела. Зрители пришли, чтобы увидеть резню. Агрон с рычанием обнажил окровавленные зубы и занес руку, готовый проигнорировать жест и снести голову, но над ареной воцарилась тишина, когда человек на трибуне поднялся на ноги. Агрон не знал этого человека, какой-то сановник, обладающий привилегией решать, кому жить, а кому умереть на этом песке. Агрон поднял взгляд, когда римлянин вытянул руку. Пожалеет ли он проигравшего? Или даст то, зачем все сюда пришли: возможность увидеть, как жизнь покидает тело человека?
Голоса радостно зазвучали, когда был дан сигнал смерти. Все ждали смертельного удара. Но кое-что удержало руку Агрона. Ожидая, пока сановник примет решение, он сместил взгляд и задержал его на другой фигуре на трибуне. На юноше, который стоял позади остальных, держа в руках глиняный кувшин, готовый наполнить кубки тех, кто сидел на мягких скамьях. На юноше, чей взгляд был прикован не к тому, кто вот-вот должен был умереть, не к мечу, готовому нанести смертельный удар, а к Агрону.
Гладиатор оказался вне арены. Он очутился в доме Батиата, и нежное касание скользнуло по его коже. В его ладони был не меч, а мягкие волосы, на губах чувствовался вкус не крови, а сладкого поцелуя. Он был покрыт не кровью и песком, а ароматным маслом и позолотой.
Но реальность вернулась, обрушившись на него пронзительным криком толпы: «Убей его!». Агрон оторвал взгляд от трибуны и посмотрел на нумидийца, ожидавшего смерти. Стиснув зубы и крепче обхватив рукоять меча, он вонзил его в шею гладиатора, протыкая насквозь, и рванув лезвие вверх, почти разорвал его голову надвое. Наконец толпа получила то, чего жаждала: безжизненное тело нумидийца рухнуло наземь, меч Агрона так и остался торчать из черепа. Гладиатор отступил от тела и сделал глубокий прерывистый вздох, когда его взгляд снова метнулся к трибуне и к рабу, все еще смотрящему на него.
Зрители снова начали скандировать его имя. Он должен был купаться во внимании, во славе, которой только что добился, но не замечал ничего. Он потерялся во взгляде, который никогда не чаял увидеть снова, и если бы его голос смог перекрыть рев толпы, он бы закричал: «Тиберий!».

Прежде Агрон ходил этой дорогой лишь несколько раз. Одна из рабынь отворила ворота, отделяющие гладиаторов от приличного общества, и провела его по деревянной лестнице на главную виллу. Здесь все было куда чище. Все сверкало, было ярким, полным света и сильно отличалось от крови и грязи, пропитавших каждый угол лудуса. Здесь Агрон чувствовал себя лишним. Он помылся после вчерашнего боя, но до сих пор ощущал налет нечистоты и дух дикости, столь чуждых этим выдраенным дочиста комнатам.
Он не знал, почему его вызвали, и это его беспокоило. Неужели он недостаточно хорошо показал себя на арене? Но толпа любила его. Он чувствовал ее обожание, когда стоял на песке, пусть даже оно его и не волновало. Возможно, дело было в этом. Возможно, ланиста заметил взгляд Агрона, задержавшийся на рабе, что стоял на трибуне. И возможно, Батиат накажет его за то, что он был невнимателен к своим преданным поклонникам.
Какой бы ни была причина, скоро он ее узнает. Рабыня указала на проем в стене, и Агрон осторожно вошел в него. Взгляд поблуждал вокруг, пока не нашел ланисту, возлежащего на мягкой скамье. Тот немедленно поднялся на ноги и приблизился к Агрону, раскрыв объятия. Голос Батиата зазвучал в тишине:
– Агрон! – радостно воскликнул он. – Вернулся с арены с победой!
Улыбаясь, ланиста неожиданно радушным жестом обхватил плечи Агрона. Германец оторопел от такого внимания, но почувствовал, как на лице появляется неуверенная улыбка.
Батиат отошел так же быстро, как и приблизился, но только затем, чтобы поднять кувшин с ближайшего столика и наполнить два кубка вином. Один ланиста взял себе, а второй протянул Агрону. Очевидно, гладиатор неправильно истолковал причину, по которой его вызвали. Наверняка Батиат нечасто предлагает вино человеку, которого собирается наказать.
– Что это было за зрелище! – восторженно продолжал Батиат в ответ на молчание Агрона.
Гладиатор не ощущал потребности что-то говорить, по крайней мере, пока. А вот ланиста болтал без умолку, и, без сомнения, мог заполнить разговором любую паузу.
– Кого-нибудь поменьше такой удар по голове просто убил бы, – возвестил он, – но германцы сделаны из долбаной стали.
Батиат поднял кубок и щедро отпил. Агрон последовал его примеру лишь, когда ланиста посмотрел на кубок в его руках. Он сделал осторожный глоток, и его брови взмыли вверх. Сладчайший вкус, что он пробовал в своей жизни. Уж точно не та моча, которую гладиаторы пили из бурдюков, когда им позволялось отпраздновать очередную победу.
– Хорошее, не правда ли? – спросил Батиат, словно прочитав мысли Агрона. – Доставлено из самого Рима. Стоит больше, чем я заплатил за тебя и твоего брата вместе взятых. – Ланиста с довольным вздохом допил последний глоток вина. – Хотя теперь, после побед на арене, ты стал для меня более ценен. Продолжай в том же духе, и будешь купаться в таком вине, как это.
От такой похвалы германец не смог сдержать ухмылку. Он поднял кубок, салютуя своему господину, и допил вино. Батиат хлопнул его по плечу и, легонько подтолкнув, повел за собой.
– Спартак высоко отзывается о тебе, – сообщил ланиста, пока они без всякой цели прохаживались по вилле. – Он сказал мне, что из всех гладиаторов, у тебя наибольший потенциал для того, чтобы господствовать на арене так же, как наш долбаный чемпион, – закончил он со смехом. – Я думал, что боги поимели меня, когда я купил тебя и остальных. Думал, что вы никогда не станете гладиаторами, – шаги Батиата замедлились, он встал перед Агроном, повернулся к нему и вытянул руки, разглядывая его с изумлением, – но ты только посмотри на себя!
Агрон по-прежнему не отвечал. Он мог бы выразить благодарность, но любые его слова могли оказаться незначительными, по мнению ланисты. Однако, похоже, Батиата это устраивало.
– Немногословен. Это хорошо. Ты долбаный гладиатор, а не оратор. – Усмешка и очередной хлопок по плечу Агрона. – А гладиатор, который хорошо выступает на арене, заслуживает награды. Чего бы ты хотел от меня?
Изумление отразилось на лице Агрона. Награда? Кроме монет, которые он получил за победу? Должно быть, Спартак действительно хорошо отзывался о нем. Нужно не забыть поблагодарить фракийца. Но германец все еще был в растерянности. Чего ему просить от своего господина? Какое его желание тот сможет исполнить?
– Вина? – предположил ланиста. – Шлюх?
Его устраивало только вино, хотя он знал: то, что он получит, не сравнится с напитком, которым его только что угощали. Агрон пожал плечами и раскрыл рот, чтобы сказать, что будет благодарен за вино для себя и остальных, но потом замер, кое-что осознав. Есть нечто, чего он желает больше вина и шлюх.
Батиат заметил просветление на лице германца.
– У тебя есть что-то на уме, – сказал он с интересом. – Произнеси, и это будет исполнено.
Ланиста был щедр на обещания, даже не зная, чего желает Агрон. Гладиатор испытывал сомнения, но все-таки нашел в себе силы ответить:
– Раб, – сказал он. – Тот, что принадлежит римлянину, который проявил ко мне интерес.
Без сомнения, Батиат помнил то особенное представление на своем последнем приеме, что и подтвердил понимающим кивком.
– Я бы хотел увидеть его снова, – уточнил Агрон.
На мгновение что-то мелькнуло в глазах Батиата. Возможно, насмешка. Конечно, мысль о двух рабах из разных домов, которые хотят провести время вместе, казалась странной и смешной для человека с положением Батиата, но он поклялся, что все сделает. И Агрон ждал, затаив дыхание, исполнит ли ланиста свое обещание.
– Я повидаюсь с Леддицием, – сказал Батиат. Так, должно быть, звали римлянина. Агрон предпочел бы не знать этого вовсе, однако на его губах появилась улыбка, когда он услышал: – Ты получишь этого раба... – Батиат запнулся, вспоминая имя.
– Тиберий, – сказал Агрон. Впервые он произнес это имя вслух. Улыбка дрогнула. Он произнес имя, не задумываясь, и теперь хотел подольше насладиться им.
– Тиберий, – продолжил ланиста, – скоро окажется в твоих объятиях.
Дело было сделано. Батиат посмотрел мимо Агрона и щелкнул пальцами ближайшей рабыне, подзывая ее жестом. Для гладиатора это был знак, что пора уходить.
Агрон кивнул.
– Господин, – сказал он и последовал за рабыней через виллу, вниз по лестнице, назад к крови и грязи.
Но его ничто не волновало, ведь он только что обеспечил себе встречу с сирийцем, хотя еще день назад посмеялся бы над мыслью, что когда-нибудь снова увидит этого раба. Не важно, что он даже не знает, хочет ли чего-то Тиберий, и знает ли вообще его имя. Но лишь побыть рядом с ним еще разок будет достаточной наградой за тысячи побед на арене.
Когда ворота за его спиной закрылись, Агрон повернулся к ожидавшему его брату. Лицо Дурона было нахмуренным и взволнованным.
– Чего он хотел? – спросил брат.
Агрон расплылся в ухмылке и схватил лицо Дурона обеими руками.
– Долбаные боги благоволят мне сегодня, братишка, – сказал он, смеясь и, шутливо похлопав его по щеке, оттолкнул в сторону.
Следовало найти фракийца, чтобы поблагодарить его за доброту.